ГЛАВА XVII

Неделю спустя Дориан Грей сидел в оранжерее своей усадьбы СелбиРойял, беседуя с хорошенькой герцогиней Монмаут, которая гостила у него вместе с мужем, высохшим шестидесятилетним стариком. Было время чая, и мягкий свет большой лампы под кружевным абажуром падал на тонкий фарфор и чеканное серебро сервиза. За столом хозяйничала герцогиня. Ее белые руки грациозно порхали среди чашек, а полные красные губы улыбались, - видно, ее забавляло то, что ей нашептывал Дориан. Лорд Генри наблюдал за ними, полулежа в плетеном кресле с шелковыми подушками, а на диване персикового цвета восседала леди Нарборо, делая вид, что слушает герцога, описывавшего ей бразильского жука, которого он недавно добыл для своей коллекции. Трое молодых щеголей в смокингах угощали дам пирожными. В Селби уже съехались двенадцать человек, и назавтра ожидали еще гостей.

- О чем это вы толкуете? - спросил лорд Генри, подойдя к столу и ставя свою чашку.- Надеюсь, Дориан рассказал вам, Глэдис, о моем проекте все окрестить поновому?.. Это замечательная мысль.

- А я вовсе не хочу менять имя, Гарри, - возразила герцогиня, поднимая на него красивые глаза.- Я вполне довольна моим, и, наверное, мистер Грей тоже доволен своим.

- Милая Глэдис, я ни за что на свете не стал бы менять такие имена, как ваши и Дориана. Оба они очень хороши. Я имею в виду главным образом цветы. Вчера я срезал орхидею для бутоньерки, чудеснейший пятнистый цветок, обольстительный, как семь смертных грехов, и машинально спросил у садовника, как эта орхидея называется. Он сказал, что это прекрасный сорт "робинзониана"... или что-то столь же неблагозвучное. Право, мы: разучились давать вещам красивые названия, - да, да, это печальная правда! А ведь слово - это все. Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только к словам... Потому-то я и не выношу вульгарный реализм в литературе. Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею только на это он и годен.

- Ну а как, например, вас окрестить поновому, Гарри? - спросила герцогиня.

- Принц Парадокс, - сказал Дориан.

- Вот удачно придумано! - воскликнула герцогиня.

- И слышать не хочу о таком имени, - со смехом запротестовал лорд Генри, Садясь в кресло.- Ярлык пристанет, так уж потом от него не избавишься. Нет, я отказываюсь от этого титула.

- Короли не должны отрекаться, - тоном предостережения произнесли красивые губки.

- Значит, вы хотите, чтобы я стал защитником трона?

- Да.

- Но я провозглашаю истины будущего!

- А я предпочитаю заблуждения настоящего, - отпарировала герцогиня.

- Вы меня обезоруживаете, Глэдис! - воскликнул лорд Генри, заражаясь ее настроением.

- Я отбираю у вас щит, но оставляю копье, Гарри.

- Я никогда не сражаюсь против Красоты, - сказал он с галантным поклоном.

- Это ошибка, Гарри, поверьте мне. Вы цените красоту слишком высоко.

- Полноте, Глэдис! Правда, я считаю, что лучше быть красивым, чем добродетельным. Но, с другой стороны, я первый готов согласиться, что лучше уж быть добродетельным, чем безобразным.

- Выходит, что некрасивость - один из семи смертных грехов?воскликнула герцогиня.А как же вы только что сравнивали с ними орхидеи?

- Нет, Глэдис, некрасивость - одна из семи смертных добродетелей. И вам, как стойкой тори, не следует умалять их значения. Пиво, Библия и эти семь смертных добродетелей сделали нашу Англию такой, какая она есть.

- Значит, вы не любите нашу страну?

- Я живу в ней.

- Чтобы можно было усерднее ее хулить?

- А вы хотели бы, чтобы я согласился с мнением Европы о ней?

- Что же там о нас говорят?

- Что Тартюф эмигрировал в Англию и открыл здесь торговлю.

- Это ваша острота, Гарри?

- Дарю ее вам.

- Что я с пей сделаю? Она слишком похожа на правду.

- А вы не бойтесь. Наши соотечественники никогда не узнают себя в портретах.

- Они - люди благоразумные.

- Скорее хитрые. Подводя баланс, они глупость покрывают богатством, а порок - лицемерием.

- Всетаки в прошлом мы вершили великие дела.

- Нам их навязали, Глэдис.

- Но мы с честью несли их бремя.

- Не дальше как до Фондовой биржи. Герцогиня покачала головой.

- Я верю в величие нации.

- Оно - только пережиток предприимчивости и напористости.

- В нем - залог развития.

- Упадок мне милее.

- А как же искусство? - спросила Глэдис.

- Оно - болезнь.

- А любовь?

- Иллюзия.

- А религия?

- Распространенный суррогат веры.

- Вы скептик.

- Ничуть! Ведь скептицизм - начало веры.

- Да кто же вы?

- Определить - значит, ограничить.

- Ну, дайте мне хоть нить!..

- Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте.

- Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом.

- Вот превосходная тема - хозяин дома. Много лет назад его окрестили Прекрасным Принцем.

- Ах, не напоминайте мне об этом! - воскликнул Дориан Грей.

- Хозяин сегодня несносен, - сказала герцогиня, краснея.- Он, кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса, видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки.

- Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня?- со смехом сказал Дориан.

- Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда сердится.

- А за что же она на вас сердится, герцогиня?

- Изза пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине девятого.

- Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня.

- Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту, в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие шляпы создаются из ничего.

- Как и все хорошие репутации, Глэдис, - вставил лорд Генри.- А когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас одна лишь посредственность - залог популярности.

- Только не у женщин, Гарри! - Герцогиня энергично покачала головой.- А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы "любим ушами". А вы, мужчины, любите глазами... Если только вы вообще когда-нибудь любите.

- Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, - сказал Дориан.

- Ну, значит, никого не любите понастоящему, мистер Грей, отозвалась герцогиня с шутливым огорчением.

- Милая моя Глэдис, что за ересь! - воскликнул лорд Генри.- Любовь питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой. Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение переживать как можно чаще.

- Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? - спросила герцогиня, помолчав.

- Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, - ответил лорд Генри.

Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно.

- А вы что на это скажете, мистер Грей? - спросила она.

Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой.

- Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри.

- Даже когда он не прав?

- Гарри всегда прав, герцогиня.

- И что же, его философия помогла вам найти счастье?

- Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.

- И находили, мистер Грей?

- Часто. Слишком часто. Герцогиня сказала со вздохом:

- А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться, я его лишусь на сегодня.

- Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи.

- Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, - сказал лорд Генри своей кузине.- Берегитесь! Чары его сильны.

- Если бы не это, так не было бы и борьбы.

- Значит, грек идет на грека?

- Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.

- И потерпели поражение.

- Бывают вещи страшнее плена, - бросила герцогиня.

- Эге, вы скачете, бросив поводья!

- Только в скачке и жизнь, - был ответ.

- Я это запишу сегодня в моем дневнике.

- Что именно?

- Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню.

- Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы.

- Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не пытаетесь улететь от опасности.

- Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое ощущение.

- А вы знаете, что у вас есть соперница?

- Кто?

- Леди Нарборо, - смеясь, шепнул лорд Генри, - она в него положительно влюблена.

- Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас, романтиков.

- Это женщиныто - романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных методов!

- Нас учили мужчины.

- Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели.

- Нука, попробуйте охарактеризовать нас! - подзадорила бго герцогиня.

- Вы - сфинксы без загадок. Герцогиня с улыбкой смотрела на него.

- Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду.

- Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис.

- Это было бы преждевременной капитуляцией.

- Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента.

- Но я должна обеспечить себе путь к отступлению.

- Подобно парфянам?

- Парфяне спаслись в пустыню. А я этого не могу.

- Для женщин не всегда возможен выбор, - заметил лорд Генри. Не успел он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан Грей в глубоком обмороке.

Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату.

- Что случилось?спросил он.А, вспоминаю! Я здесь в безопасности, Гарри? - Он вдруг весь затрясся.

- Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное, переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю.

- Нет, я пойду с вами в столовую, - сказал Дориан, с трудом поднимаясь.- Я не хочу оставаться один.

Он пошел к себе переодеваться.

За обедом он проявлял беспечную веселость, в которой было что-то отчаянное. И только по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая тот миг, когда увидел за окном оранжереи белое, как платок, лицо Джеймса Вэйна, следившего за ним.